Нам с мамой дали восемь лет лагерей и отправили в Казахстан в печально известный АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников родины) — в вагоне для скота. Условия были нечеловеческие, ехали целый месяц, но я остался жив. Наверное потому, что маме удалось сохранить молоко. На одной из станций она выкинула в форточку клочок бумаги, сложенный треугольником, — весточку близким. Добрые люди бросили письмо в почтовый ящик. Так в семье узнали, где мы и что с нами.
Суламифь и Асаф делали все возможное, чтобы нас вытащить. Тетушка была не только прима-балериной Большого театра, но и одним из первых орденоносцев и пользовалась определенными привилегиями. Ей удалось добиться разрешения посетить сестру и забрать племянника. Добиралась до нас Мита несколько дней, а когда приехала, поняла, что увозить меня нельзя, сестра не выдержит тяжелой работы. Кормящих матерей и тех, у кого были маленькие дети, иногда освобождали от трудовой повинности.
Я остался в лагере, но родные продолжали за нас бороться. Благодаря «связям» дяди Асафа с Лубянкой (параллельно с Большим театром он, как и многие прославленные артисты и режиссеры, работал в эстрадном ансамбле НКВД) Мите удалось попасть на прием к заместителю Берии — Меркулову. Замнаркома оказался поклонником знаменитой балерины и разрешил перевести нас с мамой на вольное поселение в Чимкент. Перевозила нас все та же Мита.
В Чимкенте поселились у бедного бухарского еврея Исаака — в мазанке с земляным полом, бывшем курятнике. Мама преподавала танцы в школе, позже организовала кружок в Доме культуры. В ссылке я впервые увидел сестру. Она приезжала с дядей Нодиком.
Я очень сильно картавил, вместо «эр» получалось «е», и Майя учила меня выговаривать эту букву достаточно нетрадиционным способом. Пела популярную тогда песню Исаака Дунаевского «На рыбалке у реки тянут сети рыбаки» и заставляла повторять за ней слова, хлопая в ладоши. Эта забава приводила меня в восторг, я радостно прыгал и отбивал такт ногами. А Майя кричала: «Мама, смотри, он танцует лезгинку!»
Она была фантазеркой. Как-то мыла меня в большом эмалированном тазу. На дне в одном месте была отбита эмаль. Майя пригляделась и ахнула: «Это же профиль Пушкина!» Александр Сергеевич был ее любимым поэтом до последних дней...
Суламифь и Асаф добились прекращения дела против сестры. В апреле 1941-го мы с мамой вернулись в Москву и всей семьей поселились у Миты в Щепкинском проезде. (Наша квартира отошла государству.) Через два месяца началась война. Я помню вой сирен, прожектора в небе и аэростаты над театром. Его укрыли маскировочной сеткой, чтобы уберечь от бомб. Большой было решено эвакуировать в Свердловск, и мы туда отправились всей семьей. Потом, правда, планы руководства изменились, театр перевели в Куйбышев, а мы так и остались на Урале.
